Про Лилит...2

[regina-gatta]

Аветик Исаакян


ЛИЛИТ (Еврейская легенда)

Когда бог создал небо, землю, всех животных и все растения-то взял лежащую под ногами животных глину и словом своим сотворил из нее человека. Сотворил, дабы дивился он величественным деяниям господа и прославлял имя божье. И поселил его в Эдеме.
И новосозданный Адам восхитился чудесами божьими. Обозрел он всех животных, всех птиц, все растения, изумился и восславил имя великого мастера. И, ощутив себя одиноким, впал в тоску, в великую тоску.
И бог, видя одиночество Адама, сказал сам себе: “Нужно создать для Адама нежную подругу, дабы человек вкушал отрады рая не в одиночестве”. И поймал устремленное ввысь пламя и из его зыбких, порхающих языков сотворил первую женщину - Лилит.
И, посмотрев на свое создание, восхищенно оказал:
- Добра, ибо прекрасна. И подозвал к себе Адама.
Вложил маленькую руку Лилит в ладонь прачеловека и сказал:
- Адам, вот тебе подруга, прекрасная Лилит. Отражайтесь в глазах друг у друга, сердцами же любите друг друга. Плодитесь и размножайтесь. Адам, следуй за Лилит во все дни жизни твоей, а ты, Лилит, будь покорна Адаму.
Пристально посмотрела Лилит на Адама и почуяла запах глины. И почувствовала она, что взгляд Адама опустился тяжестью земною на плечи ее. И поспешно вырвала она руку из ладони Адама.
Взглянул на Лилит Адам, и разверзлась пред ним некая бездна красоты, и чаровала она, и влекла душу его к ужасной пропасти, к уничтожению. И смежил он очи, где стоял страх, рожденный восхищением.
И когда вновь разомкнул он очи свои, уста его едва смогли вымолвить:
- Хвала тебе, господи, ибо создал ты прекраснейшее и совершеннейшее из всех творений своих. Создал ты венец всей чудесной вселенной твоей. Хвала тебе вечная и безграничная!
Лилит вняла словам его и томно склонила голову к плечу, первая довольная улыбка мелькнула на дивном лице ее.
Адам, пробуждаемый неким чувством, дотоле ему неведомым, пожелал вновь взять руку Лилит. Но Лилит ускользнула от Адама, подобно пламени.
И ощутил Адам, что сердце его приковано к светозарным стопам Лилит. И, следя за Лилит, увидел, что она стала на берегу пылающего золотом озера, где плавно плыли лебеди с белоснежным оперением. С восторгом взирала Лилит на лебедей. Их гибкие, красиво изогнутые шеи зачаровали ее. Нежным голосам позвала она лебедей. И когда опустилась на колени, чтобы приласкать их, то увидела на водной глади дивный, огненный облик, и когда постигла, что это ее отражение, восхитилась она собою и возгордилась. Заплела она рассыпанные кудри, дабы косы вились по спине и плечам ее. И, восхищенная, взирала Лилит на образ свой и не могла насытиться.
Голубое небо, солнце и уголок рая отражались в зеркале озера. И увидела Лилит, что солнце не столь огненно, как пламень очей ее и небо не столь бездонно, как глубина очей ее. В раю она - создание совершеннейшее, рай же и озеро исполнены сиянием лика ее.
Прилетели две яхонтовые бабочки с алмазными крыльями и сели на благоуханные кудри ее. Взглянула на них Лилит и улыбнулась:
- Как было бы прекрасно, если бы всегда оставались они на кудрях моих...
И стала срывать она цветы, что источали благовоние и тысячами красок переливались вокруг нее, и убрала ими свои волосы.
Поодаль стоял Адам, поглощенно следил за подругою и внезапно осмелился приблизиться к ней. Когда Лилит увидела, что отражение Адама смешалось с ее отраженном, в гневе отпрянула она и яростный пламень очей своих устремила на Адама.
- Лилит, Лилит, прекраснейшая из ангелов, - чуть слышно произнес Адам, - что за цветы нарвала ты?
- Эти? Это чудо-цветы, тебе не понять их прелести, - презрительно оборвала Адама Лилит.
- Нет, душа моя, я знаю в Эдеме такие места, куда не ступала даже стопа самого создатели. Я видел там бесподобные цветы несказанного благоухания, деревья со светящимися листьями, отягченные сладостными плодами... Не хотела бы ты сейчас пойти туда со мною?
Так ласково говорил Адам, что на мгновение Лилит умерила гнев свой:
- Хорошо, Адам, пойдем, но не сегодня; после, после...
- Да, Лилит, нежная моя, пойдем, когда пожелаешь, но скоро опустится ночь; войди в шалаш, я возвел его неподалеку от соловьиных гнезд, он окружен роскошными цветами. Спи там, а я буду стеречь твой сладостный сон.
- Нет, нет, оставь меня одну. Я сегодня очень устала, - и в глубину рощи направила она легкие стопы свои.
-Адам не знал, что ответить. Молча понурив голову, побрел он за нею.
- Прошу тебя, Адам, оставь меня одну...
- Но Лилит, желанная Лилит, когда же мы увидимся и когда...
-Завтра, - как бы повелевая, снова оборвала Адама Лилит и в единое мгновение скрылась среди кустов.
Лилит, сидя у родника, прислушивалась к его хрустальной музыке, и любовалась райским небом. И жгучие гроздья звезд опьяняли сердце ее таинственным желанием.
И Лилит, опьяненная звездами, уснула на цветочном ковре и пробудилась от полного любовной истомы соловьиного пения.
Занялась заря, пронизывая каждый мельчайший комок земли неописуемым волшебством лучей и красок. Адам же наполнил корзину плодами и цветами, направился к шалашу Лилит и еще издалека окликнул ее. Ответа не было.
Вновь окликнул он, и вновь ему не ответили. В нетерпении несколько раз прошагал он взад и вперед вдоль ручья, окидывая испытующим, взором все окрест. И не было видно Лилит.
Пошел он на берег озера, бродил но рощам, вновь вернулся к роднику. Лилит же все не было и не было.
“Что с нею, что с Лилит? - думал Адам. - Наверное зашла она в дальние рощи и заблудилась. Надо искать ее, искать!” И оставил он корзину у ручья, там, где находился шалаш Лилит, и пошел искать подругу свою.
Целый день бродил Адам и громко призывал Лилит. Но безуспешно.
И настал вечер, и опустилась ночь. Усталый Адам не смог в темноте отыскать обратного пути и уснул под деревом.
И лишь на рассвете, когда небо и рай были залиты млечно-белым сиянием, смог Адам отыскать тропу свою. Бежал он, задыхаясь, и, еще не достигнув ручья, позвал издали:
- Доброе утро, Лилит!
- Только не подходи ко мне, я еще не умывалась. И внял Адам голос Лилит и с прежнею глубиною ощутил все муки свои. И гнев закипел в душе его. И захотел он сурово укорить Лилит, но сдержал себя.
- Где ты была вчера весь день? Я столько искал, столько искал тебя, - мягко упрекнул ее Адам.
- Вчера? Вчера я пошла на озеро и не увидела тебя, ты не пришел, - отвечала Лилит. - Потом поиграла с ланями, была в новых, неведомых мне местах. Как восхитительно пели там соловьи. Заслушалась я их пения и осталась там до вечера.
- Но когда же ты ходила на озеро? Я без устали искал тебя. А после обошел чуть ли не весь Эдем. Где же ты была?
- Но я ждала тебя и здесь, и на берегу озера, тебя же ни здесь, ни там не было, - резко ответила Лилит.
На мгновение Адам замолк. Он думал: неужели он не заметил Лилит? Этого не может быть, но...
И, желая примириться с Лилит, дружелюбно сказал:
- Прекрасная Лилит, посмотри, какие изумительные плоды принес я тебе.
- Постой, я еще не причесана.
- Для роскошных кудрей твоих принес я цветы, окропленные рассветною росою.
- Спасибо, есть они и у меня. Подожди еще немного, я скоро приду. И ждал Адам. И Лилит, порхающая подобно языкам пламени, пришла и стала перед Адамом, едва касаясь стопами земли.
- О, это те же великолепные плоды, что я нашла возле шалаша!
- Я принес их из тех чудесных мест, куда хочу повести тебя. Сейчас мы пойдем туда, не правда ли, душа моя?
-Пойдем, еще есть время, - сказала Лилит и села за трапезу.
Адам сел по левую руку Лилит.
- Ах, Лилит, - с горечью промолвил он, - и впрямь ты немилосердна. Извело меня одиночество.
И с тоскою обнял он Лилит, и, пылая всей душою, прижал ее к истомленной груди своей. Лилит вырвалась из объятий Адама и, став поодаль, молвила плачущим голосом:
- Ты очень труб, Адам.
И обиженно повернулась к Адаму спиною. И была спина ее златопламеннее пышнотканного пурпура зари, которым украшен был рай. Взглянул Адам, и обмерла душа его. Нежно взял он руку Лилит и сказал:
- Лилит, жизнь моя, прости меня, Лилит, душа души моей, не смотри на меня столь молчаливо и грустно, говори со мной, улыбайся. Ах, как бы я хотел иметь тысячу ушей, дабы тысячу раз слышать твой сладостный голос и не ведать насыщения.
Лилит села. Воцарилось тягостное молчание.
-Адам, - прервала; молчание Лилит, - давно ли бог сотворил тебя?
- Давно, моя нежная.
- Что же ты делал в раю?
- Блуждал один - одинешенек да искал себе друга среди бессловесных животных.
- Неужто же ты не нашел себе подобного? - опросила она, окидывая Адама лукавым взором.
- Нет, Лилит. Потому господь и создал тебя для меня.
- Создал меня для тебя? Ха, ха, ха! - громко и весело рассмеялась Лилит.
Обидно стало Адаму. Вновь воцарилось горькое молчание.
-Да, да, - сокрушенно заговорил Адам, - бог создал тебя, дабы не был я один, дабы друзьями были мы... Жизнь моя иссякает из-за тебя, а ты?.. Ты не знаешь, что без тебя рай для меня невыносим и жизнь - сплошное мучение... Не по душе это господу, и когда он о том поведает, то весьма прогневается.
И дрогнул голос его, и зазвенели слезы в голосе его. Лилит взглянула на скорбное лицо Адама и залилась звонким смехом. Но лишь на мгновение. Затем взор ее смягчился: имя божье смирило ее.
- Но, Адам, почему ты так говоришь, почему ты плачешь? Ведь я всегда была добра к тебе.
И струящими пламя перстами пригладила она всклокоченную бороду Адама.
И сердце Адама исполнилось бесконечным умилением. Готов он был пасть к стопам Лилит и молить о прощении.
- Милый Адам, - ласково обратилась к нему Лилит, - поймай для меня этот летящий цветок.
- Это бабочка, а не цветок.
- Все равно поймай.
Адам побежал за бабочкой и не смог настичь ее.
- Хочешь, я сразу поймаю ее? - сказала Лилит и, порхнув в воздухе, в единый миг поймала бабочку.
- Видишь, Адам? Но до чего ты медлителен!
- Я не могу прыгать в воздухе, как ты, - обиженно оправдывался Адам. - Но я умею очень быстро бегать.
- И этого не умеешь, - возразила Лилит.
- Умею, - настаивал Адам.
- Не хвались понапрасну.
Адам настаивал на своем.
- Хорошо - сказала Лилит. - Лови меня, если поймаешь, подарю тебе плод, в Эдеме наисладчайший.
- Что же это за плод, тебе ведомый, а мне - нет, хотя все плоды рая успел я испробовать? - удивленно спросил Адам. - Как он называется?
- Поцелуй.
-Поцелуй? - повторил Адам в недоумении.
- Да, поцелуй. Когда одни уста приникают к другим. Не знаешь?
Адам размышлял: откуда это ведомо Лилит, как и когда она о том узнала? И посмотрел на Лилит с сомнением. А Лилит безмолвно смотрела в глаза Адаму, и взор ее, подобный языку пламени, пылающими лучами пронзил зеницы Адама и зажег душу Адама багряным огнем.
И покорно согласился Адам.
Резво и легко бежала Лилит, Адам же - стремительно, но задыхаясь.
То скрывалась в кустах Лилит, то откуда-то вылетала, то на мгновение останавливалась и говорила со звонким смехом: “Иди, лови, я жду!” И ждала, сложив алые уста в цветок лобзания.
Адам остановился, теряя рассудок.
-Адам, из чего тебя создал господь? - спросила Лилит, подходя к нему.
- Из земли, но по образу и подобию своему.
-Из земли? Из земли?.. Ха, ха, ха! - насмехалась Лилит. - Вот почему ты такой тяжелый, неповоротливый и грубый.
Адам распалился, разгневался и. собрав все силы, бросился к Лилит и чуть было не поймал ее и не сжал в объятиях, но пальцы его коснулись лишь кудрей Лилит. А Лилит в единый миг жаворонком метнулась ввысь и умчалась в чащи, весело захохотала и крикнула звонким голосом:
- Адам, приходи завтра, пойдем гулять по раю. И долгое время побежденный и пристыженный Адам стоял, как вкопанный, и, не мигая, смотрел широко раскрытыми глазами на чащи, скрывающие Лилит.
И снова пришел на заре Адам к роднику. Долго ждал он, пока, разубранная цветами, во всеоружии всех чар своих, не явилась Лилит.
- Что ж, пойдем в хваленные тобою места, - небрежно бросила она.
- О, бесподобная Лилит, хвала - это звук пустой. Ты должна своими глазами увидеть эти изумительные сады, ручьи, озерца, дабы постичь беспредельную роскошь райскую.
И Адам показал тропку, по которой следовало идти.
- Нет, пойдем так, - сказала Лилит, указывая в обратную сторону.
- Прости, любимая, но дорога - здесь, - мягко возразил Адам.
- Пойдем так, - повторила Лилит.
- Бесценная Лилит, эта дорога не столь хороша. Я знаю все тропинки, и та, что я показал - самая красивая. Прости, если я скажу, что ты этого не знаешь.
- Нет, - сердито сказала Лилит. - В конце концов, я так хочу, и разве этого не достаточно? А не то я пойду одна.
И направилась выбранной ею тропой.
Адам покорно последовал за нею. И через мгновение осмелился вымолвить:
- Дивная Лилит, умоляю, теперь пойдем по тропе, предложенной мною.
- Хорошо, - уступила Лилит, - будь по-твоему. И так все выходит по-твоему.
Сады по краям дороги были разубраны цветами, источавшими тысячу благоуханий, цветами тысячи тысяч видов. Стаи бабочек, подобных сновидениям, парили вокруг Лилит среди маков и трав. В рощах бананы и ананасы опоясали озера, где сверкающие рыбы резвились среди кувшинок и лотосов.
В густолиственной сени серебряные и горящие всеми переливами радуги павлины разгуливали с изумрудными пурпурными птицами. Райские и певчие птицы перепархивали с луга на луг.
На полянах, в воздухе, исполненном благоухания, там и сям летали подобные грезам птицы многоцветного пера и покоряющим душу пением на тысячу ладов изливали страсти свои.
Со златокорых деревьев свисали разымчивые плоды чарующих красок и очертаний.
Лилит срывала те плоды, что приглянулись ей, и наслаждалась ими. Лилит пленили райские места, не мигая, смотрела она вокруг, отходила назад и вновь смотрела.
- Душа моя, - сказал Адам, - здесь мой шалаш.
Но Лилит оставалась безучастна, не слушала она Адама и шла зачарованная, отрешенная от всего сущего.
Она скорее порхала подобно птицам, нежели шагала. Светозарные стопы ее не касались земли.
А Адам следовал за нею тяжелой и твердой поступью, не отрывая взора от ее кудрей, лучезарных, извивающихся, подобно языкам пламени.Могучая, н еоборная волна чувства побуждала Адама простереться под стопами Лилит, и Адам, убыстряя шаги свои, подошел к Лилит, со страхом взял ее за локоть и, душевно обессиленный, молвил:
- Дивная подруга моя, взгляни вдаль - сколь величественен этот вид!
А вдали устремленные к небу горы с отливающими серебром снежными вершинами были погружены в голубую тишину. Бурля, неслись с высоких скал пенные воды и страшным грохотом переполняли пещеры, где отдыхали бархатные серны. У горных подножий, вдалеке, шелком стлалось море, и его золотистые волны со светлым оперением легко набегали одна на другую и мчались к дальним, сверкающим изумрудами островам. Там расточали благоухание пестрые цветы и высокие пальмы качались под ласковым ветерком.
- Видишь, душа моя, как все прекрасно! Или я не говорил тебе? - прошептал Адам и нежно обнял Лилит.
- Неплохо, но моя тропа тоже хороша, - сказала Лилит, вырвалась из объятий Адама, прыгнула и стала на берегу ручья, который с веселым смехом катил разноцветные камешки.
- О, до чего хороши эти мелкие камешки, какие красивые у них цвета - смотри, вот алый, вот голубой, зеленый, золотистый... Адам, дай мне несколько камешков!
- Это еще что, Лилит... Я знаю и не такие - те сверкают, как солнце, прозрачны, как вода, тверды и очень красивы.
- Вот как... А где они, милый Адам, где они?
- Они далеко, в глубоких, бездонных ущельях, в расселинах скал, за дальними далями.
- Когда же ты принесешь их? Скажи, Адам, - и Лилит ласково положила руку на руку Адама.
- Если желаешь, милая, я пойду сегодня, а завтра принесу, - сказал Адам, радостно думая, что наконец-то сумел обрадовать Лилит.
- Иди, Адам, иди сейчас же, иди. Какой ты хороший, мой Адам, - и тыльной стороной ладони мягко провела она по лбу Адама.
Адам с бьющимся сердцем нежно взял прекрасную, как лилия, руку Лилит и прижал к губам. Сладость поцелуя пронизала сердце Адама до самого дна. Затем он метнул на Лилит тоскующий взгляд. В глазах ее таились сладостные обещания, взглядом пожелала она Адаму доброго пути, и он стремительно пустился в дорогу.
И Лилит, чуть отдохнув, направилась к шалашу. И внезапно встретился ей змий с высоко поднятой головою.
Лилит посмотрела в глаза змия, змий - в глаза Лилит. И оба замерли: оба были пленены друг другом.
Как влекло Лилит гибкое тело змия - гладкое, стремительное! Ей померещилось, будто оно проникло в ее тело.
Долго-долго смотрела Лилит, и змий, испугавшись молнии взора ее, прошипел и в единый миг скрылся в груде камней.
Между тем Адам, задыхаясь, бежал, желая скорее достичь ущелья прекрасных каменьев... Достигнув его, он с рвением стал собирать их. Без устали, без уныния взбирался он на скалы и в их расселинах вырывал каменья зубами. Изранил он руки и ноги, но безропотно сносил боль, предвкушая восторг чаровницы Лилит.И дивился тому, что с первого мига, когда он увидел Лилит, сердце его исполнилось неким сладостным и сладострастным чувством, и рай с того дня стал для него в тысячу крат прекраснее, и каждая прожитая минута обретала смысл и прелесть неизреченную...На закате Адам с тяжелой корзиной, запыхавшись, добежал до ручья, где Лилит с нетерпением дожидалась его.
На руках она держала кошку с бархатной шерстью, которую все время гладила.
- Лилит, Лилит, душу пленяющая, вот я пришел и принес тебе каменья, - Лилит успела увидеть отражение Адама в воде, но повернулась к нему, словно только что заметила его.
- Это ты, Адам?
- Прости, душа моя, что я не мог вернуться еще раньше, - очень уж долог путь! Давно ты ждешь меня?
- Нет, Адам, я пришла только что. Не хотела приходить, болела голова, пришла просто так. Принес ли ты каменья? Посмотрим.
И, сдерживая нетерпение, метнула взор в сторону корзины.
- О, что за драгоценности, до чего они роскошны! - с восхищением воскликнула Лилит.
- Они называются драгоценностями? Откуда ты знаешь? - удивленно спросил Адам.
- Знаю, Адам, милый, дай я тебя поцелую, какой ты добрый!
И Лилит, не в силах сдержать свою радость, поцеловала Адама в лоб.
Адам, потеряв голову, простерся у ног Лилит и в изумлении наблюдал за нею, а она перебирала каменья, клала их на ладонь, любовалась ими без устали, улыбалась сама себе и вновь бросала каменья в корзину и вновь брала их в руки.
- Что за восхитительные алмазы с великолепными белыми лучами! Какие алые яхонты, какие чистые зеленые изумруды, какие аметисты, бериллы, - всех и не счесть, не счесть! О, нет им, нет им числа...

И Лилит играла с драгоценностями, украшала ими кудри свои и вновь пересыпала из ладони в ладонь, пока полная луна не поднялась из-за деревьев и не осветила в раю каждый куст и кустарник, каждый листок и росток.
Лилит сидела под гранатом. Тонкое лунное сияние подобно фате, овевало черты ее. Сердце Адама прыгало и готово было птицей выпорхнуть из груди его.
- Мудра ты, Лилит, бесподобная Лилит - поведай же мне, что за чувство угнездилось в душе моей с того мгновения, когда я впервые увидел тебя? Жажду расточиться у светозарных стоп твоих, жажду лобызать землю, что попираешь ты, жажду обратить солнце венцом для главы твоей и звездами вымостить стезю твою.
Внимала Адаму Лилит, и тихая усмешка мелькала на устах ее.
- Поведай, дивная моя Лилит, что это за чувство, от которого, когда я рядом с тобою, рай становится еще восхитительнее и жизнь - еще сладостнее, когда же я вдали от тебя, рай становится пустынным и уродливым, а жизнь - тяжелою и горькою! Во сне, наяву ли - тобою лишь полны мечты мои. Живешь ты в сердце моем и в очах моих.
И Лилит отвечала - со смехом, но холодно:
- Любовь! Адам, это называется любовью.
- Откуда? Откуда ты знаешь?
- Я давно это знаю, Адам.
- Любовь... Слово сокровенное и страшное! И вправду - любовь, ибо господь рек то же самое: “Любите друг друга”. И я люблю тебя, Лилит, тысячу тысяч раз любимая Лилит, я люблю тебя. И как могу я не любить тебя? Прекрасна ты, восхитительна, дивно прекрасна, тысячу крат прекрасна! И ныне мне ведомо, что любовь - душа всего сущего. Это любовь вложила в птичьи клювы нежные напевы ветерков и ручьев. Это от любви я вдыхаю благоухание гвоздик и тех цветов, чей запах подобен благовонию ладана, когда иду по тропам, тобою пройденным... И знаешь, Лилит, море, охваченное бурею, когда оно волнами, огромными, словно горы, бьется о прибрежные скалы, слабее и немощнее любви моей - она же властно зовет пасть к стопам твоим, преклонить пред тобою колена и замереть в безмолвии. Хочу осыпать тебя поцелуями, и в этих поцелуях души моей истаять и расточиться. Ах, как люблю я, как люблю я брови твои, нежная, желанная Лилит! Брови твои - свод, подобный радуге. Подобный радуге свод - брови твои над небом очей твоих. В небе очей твоих зримы мне млечные пути, где пылают тысячи тысяч солнц. Очи твои, горящие пламенем тысячи тысяч солнц, сжигают душу мою. Взирая в очи твои, да забуду я себя, да забуду весь Эдем, взирая в очи твои.
И поцеловал он очи Лилит, и поцеловал брови и ресницы ее.
Но безучастна к ласкам Адама была Лилит, об ином размышляла она.
- Что находится по ту сторону рая, Адам?
- Там земля, сухая и тернистая. Да сгинет земля - люблю я шею твою, Лилит. Бела и высока шея твоя, белее и выше тех нежных, стройных берез, что растут у райских врат.
И Лилит со смехом в глазах вытянула шею, и поцеловал Адам шею ее и вновь поцеловал со страстью.
- А кто живет на земле, Адам?
- Там живет сатана, Лилит, но да сгинет сатана. Безумно люблю я уста твои, Лилит. Уста твои - чудо рая, Лилит.
- А кто такой сатана, Адам? - прервала Лилит его сердечные излияния.
- Он супостат господа. Был он огнезарным ангелом, прекрасным и мудрым, но восстал он против бога, ибо возжелал быть равным ему. И господь покарал его: низверг его и подобных ему с небес, заклеймив их вечным проклятием. И да будут они прокляты!.. Люблю я уста твои, уста твои - нектар, исполненный неисчерпных и бездонных соблазнов, наслаждений неизреченных, где золотая пчела собирает мед наисладчайший. Голос твой - любвеобильные песни всех соловьев, нежнее щебета всех птиц голос твой. В едином сладостно-нежном лобзании уст твоих - наслаждение, раю всему равное, постижение вселенной и вечности - в едином лобзании уст твоих...
И сложил Адам горящие страстью уста, дабы поцеловать уста Лилит, но она ладонью своею прикрыла уста Адама и, с силой оттолкнув его, одним прыжком вспрянула на ноги. Адам обмер и пал наземь.
- Мне хочется спать, - сказала Лилит. - Жду тебя завтра на берегу озера.
Вспорхнула подобно птице и скрылась в ночной темноте.
Затуманенным взором смотрел Адам вслед удаляющейся, искрящейся, сверкающей Лилит.
Утром Адам открыл глаза, увидел себя на земле - и не было рядом Лилит. Почудилось ему, что он еще дремлет. Вновь смежил он глаза - и не было рядом Лилит. И внезапно вспомнил он последние слова Лилит. Быстрыми шагами поспешил он на берег озера, и, пристально смотря на все тропинки рая, стал ждать. Сердце его колотилось от каждого шага лани, от каждого дуновения нежного ветерка, шелестящего в ветвях, тревожилось сердце его. Так в нетерпении прождал он до заката - и Лилит не пришла. Отчаялся Адам и простерся на траве, смежив очи и мечтая о Лилит. И стал ему внятен некий тихий голос в прибрежных тростниках; и подумал он, что томится там чье-то сердце. Поспешно встал он, срезал тростник, проделал в нем лады и затирал. Не звуки, а само горящее любовью сердце Адама капля за каплею стекало из горла тростника, став слезами и желанием, желанием и ропотом.
И пел он:
Лилит, Лилит, ты судьба моя!
Что без тебя бессмертие?
Ты - сладострастия рай, Лилит,
Ты - единственный рай чудес и волшебств,
Ты - мечта, восторг и чары, Лилит,
Ты - несказанная тайна, Лилит,
Источник солнечный ты, Лилит,
Источник всех соблазнов земных,
Дарующих жизнь и страдания,
Непобедимая женщина
Лилит, Лилит. вечная Лилит...
Ночь напролет бродил без сна Адам и пел о мучительной тоске своей, сжигающей сердце его. И на другой день вновь не явилась Лилит. Весь день бродил и стенал Адам. Горел он и жаждал, и ни единый студеный райский родник не в силах был остудить сердце его.
И решил Адам, что при встрече с Лилит бросит он ей тяжкие слова упрека, все ей прямо выскажет и даже пригрозит именем господа. Столь измучена была душа Адама, столь сильно измучена.
На закате же из гущи зарослей внезапно явилась Лилит во всеоружии чар своих, и пышно были украшены все прелести тела ее.
Как безумный, метнулся Адам к Лилит, в единый миг забыв весь гнев и все решения свои.
- И увидел он, что оживлена и резва Лилит и бежит она за извивающимся, черноблещущим змием, не отрывая от него взора.
Устремился за нею Адам и закричал, что было мочи:
- Остановись, Лилит, куда ты, остановись!
- А тебе что за дело, куда я иду? Что ты меня преследуешь? - гневно отвечала Лилит.
- Как это - что за дело? Ведь сам господь повелел мне следовать за тобою, а тебе - быть покорной мне, неправда ли?
- Мне - быть покорной тебе? Да кто ты, кто? Сгинь с глаз моих, ком ничтожной земли! - презрительно воскликнула Лилит, взметнулась в воздухе подобно пламени и исчезла.
Потерял терпение Адам и направился к богу - жаловаться.
- Господь мой, что за подругу даровал ты мне? - молвил Адам, сдерживая гнев - Ни разу не повиновалась она приказу твоему, не подчинилась мне. Соблазняет она меня, распаляет и, оставив неутоленным, скрывается. Сгораю я, когда я вдали от нее, сгораю и рядом с нею. Злой огонь она, язык огня палящего, мучаюсь я, истаиваю...
И бог успокоил Адама и проводил его. И призвал к себе Лилит. Но Лилит не явилась на зов господа. Прогневался бог и послал ангелов Сеноя и Сансеноя, дабы разыскали они непокорную Лилит и привели ее к престолу его.
И привели к нему Лилит. И, потупив взор свой, стала она пред господом. И творец пригрозил ей, молвив:
- Создал я Адама из земли и тебя - из огня, дабы вы дополняли друг друга. Должна ты любить его и тем паче быть покорна ему, супругу твоему, ибо для него создал я тебя. Когда же не покоришься ему, знай, что сурова будет кара моя. А теперь отправляйся к Адаму. Таково желание мое...
На берегу ручья, под ивой, опустив чело на ладонь, грустно сидела Лилит. Нежно печален был лик ее, бледный, словно жемчуг. И увял венок из райских роз в кудрях ее...
Адам ждал ее возвращения. Подошел он и сел рядом с нею, взял со страхом холодную руку ее и, сама нежность, еле слышно прошептал:
- Лилит, душа души моей, отчего ты грустна, отчего ты так грустна? Отчего не улыбнешься ты, моя нежно-прекрасная? Ах, сверкающая подобно солнцу Лилит, отчего ты безмолвствуешь? Или не ведаешь ты, что живу я только любовью твоею? Сожми сердце мое - и выжмешь из него лишь любовь мою к тебе, лишь любовь мою к тебе и ничего более. Любовь моя к тебе объемлет всю вселенную, всю вселенную...
И с беспредельным вожделением поцеловал он края кудрей Лилит и провел златоогненными кудрями ее по очам своим.
Но безмолвна и безучастна была Лилит, и взор недвижных очей ее был устремлен вдаль.
- Лилит, нежная моя, пойдем в шалаш мой, там приготовил я тебе трапезу из плодов наилучших. Нектар я взял у цветов и мед сладчайший - у пчел. Розами убрал я опочивальню твою. Отойдешь ты ко сну с самыми счастливыми грезами, и до рассвета я буду тебя стеречь у ног твоих. До рассвета буду я играть на свирели, дабы прилетели к нам нежные соловьи и канарейки, бабочки и райские птицы и будут петь и плясать и увеселять они тебя.
Но безмолвна и безучастна была Лилит. Обнял ее тонкий стан Адам, поднял ее на руки и отнес в шалаш. Утомлена была Лилит от волнений сердца. Устрашил ее недовольный взор господа. И безропотно возлегла Лилит на цветочном ложе. Положил Адам голову ее на колени свои и восторженно, зачарованно взирал да хрустальную наготу Лилит, простертой на листьях пылающих пурпуром роз. Смежила очи Лилит, и кротка была она и покорна подобно газелям, которых страшит и шелест цветов. И была она бледна подобно жемчугу. Ласкал Адам тело Лилит и шептал себе:
- Безумию, безумно люблю тело твое, ибо дивно сотворено тело твое. Светло тело твое, светлее, нежели блеск молнии во тьме ночей. Сосуд всех совершенных даров - тело твое, сад несравненный - тело твое, сад всех содроганий и желаний огненных. Благоуханнее тело твое, нежели мускус косуль эдемских, благоуханнее жасмина и лаванды, нарцисса и гиацинта, всех сладостных благовоний их, тропы райские в мечты погружающих. Благоуханнее перси твои, нежели нарциссы, росою небесною покрытые, нежели бальзам и ладан, что стекают с дерев Эдема, окропляя шаги господа.
И огненными устами лобзал Адам тело Лилит и вдыхал благоуханную свежесть его, и свежее было оно росы на кустах и травы в первые дни творения.
И огнепламенными перстами лобзал Адам перси Лилит и, душу свою изливая, говорил:
- Безумно, безумно люблю перси твои, Лилит, о ты, что совершеннее ангелов. Перси твои - два светозарных снопа нежноуханной гвоздики, двумя девственными розами увенчанные, два снопа, в безумие приводящих, с ума сводящих, и опьяняют они душу мою и разлучают с телом душу мою...
И поцеловал Адам перси Лилит и трепетными устами поцеловал печати персей ее.
Смежила очи Лилит, безучастна была она и не внимала Адаму.
- Лилит, Лилит, божественная Лилит, позволь мне поцеловать уста твои. В едином лишь бездонном лобзании уст твоих - наслаждение, раю всему равное, постижение вселенной и вечности - в едином бесценном, несравненном, неизреченном лобзании...
И забыл сам себя Адам, и ничего более не существовало для него. И были только уста Лилит, что лобызал Адам без насыщения и прекращения; впивая всю сладость Лилит, всю сущность ее, не насыщался Адам - и истаяла душа Адама, расточаясь в беспредельности лобзаний...
И внезапно изогнулась Лилит, освободилась от изнурительных, безумных, страстных до крови поцелуев Адама, метнулась прочь из шалаша и скрылась в лабиринтах ночного рая.Адам лишился чувств и так пролежал до рассвета.Когда же пришел он в себя, то вспомнил, что скрылась Лилит во тьме ночной. И с разбитым сердцем воспрянул Адам.
Попытался он вновь разыскать Лилит, еще раз умолить ее, дабы не покидала она его.Жалостливо, моляще выкликал он сладостное для него имя Лилит и слышал лишь гулкие отзвуки голоса своего.Повсюду искал он ее: на берегах озер и у родников, в садах и пещерах. И нигде, нигде не отыскал следов Лилит. Долго, долго блуждал он по тропам, где ступала Лилит, с тоскою целуя землю и травы, которых касались стопы Лилит. Долго, долго просиживал он в тех местах, где обитала Лилит, и смежал очи, дабы увидеть Лилит. И в видениях его Лилит представала ему желанной, еще более желанной, недоступно желанной. И от видений этих с болью в сердце пробуждался Адам и, как безумный, метался, метался... И достиг он границы рая, по другую же сторону ее простиралась земля, пустынная, необитаемая. Очень устал Адам. Присел отдохнуть. И, обхватив руками голову, скорбел он о мучительной доле своей и растравлял себя воспоминаниями о незабвенных и недоступных прелестях Лилит - и вдруг, точно во сне, услышал он радостный, светлый смех, подобный зову весны, и от этого смеха пуще забилось сердце его. С упованием устремил он взор туда, откуда доносился смех... И увидел нечто страшное, то, что подобно черной молнии, затемняя и прожигая, до самого дна пронзило душу его. Со стороны тернистой и мрачной земли, над стеною рая увидел он лик сатаны, черно-блестящие очи его, злые, коварные.
И увидел Лилит: повисла она у сатаны на шее, и кудри ее убраны были цветами, источающими любострастное благоухание. И с беспредельным желанием лобзала Лилит уста сатаны. И оба смеялись, довольные и счастливые. Адам обезумел от ревности и возопил во гневе:
- Ты ли это, Лилит, Лилит, Лилит?..
И услышал он страшный, победный хохот сатаны, что подобно грому прогрохотал над головой его.
И увидел, как сатана обнял Лилит и скрылся с нею среди просторов земли.
И ослепли очи Адама, ничего не увидели больше они...
Обезумел Адам, бродил, не зная покоя, по уединенным уголкам Эдема. Опустел для него Эдем, и пение птиц тяготило его.
- Лилит, Лилит, ах, Лилит, - воззывал он, стеная и плача, и плач его колыхал и опалял листву.
Каждою ночью в ужасных снах представала ему коварная Лилит в объятиях сатаны.И душа Адама лишилась надежды и, проклиная бога и бессмертие, возжелал он себе кончины.И внял господь стананиям Адама и, преисполнясь к нему жалостью, размышлял о том, что невозможен союз устремленного ввысь огня со льнующей в земле перстью.И погрузил он Адама в сон и из ребра его создал ему новую подругу - Еву - чтоб по происхождению своему была бы Адаму покорна, могла бы любить только его и умела бы утешать его.
И отверз очи свои Адам и увидел рядом с собою новую подругу, не столь совершенную и огненно-прекрасную, как Лилит, но тоже прекрасную - и прекрасную по-человечески, наделенную душой человеческой.И подошла Ева к Адаму и положила голову ему на плечо и нежно ему улыбнулась, устремляя преданный взор в ответ на грустный, мечтательный взор Адама. Но Адам, сидя рядом с Евой и внемля шелесту розовых кустов, слышал в нем дыхание Лилит. В благоухании роз являлось ему благоухание Лилит, в песнях соловьев - голос Лилит.
Когда добрая Ева ласкалась к Адаму и черными кудрями своими закрывала ему лицо, то видел Адам лишь златоогненные кудри Лилит, закрывавшие весь небосвод. Когда налетала буря, то видел он Лилит, стремительно идущую к нему, и когда молния раскалывала небо - то была огненная любовь Лилит, и раскалывала она душу Адама.Когда смежал он очи свои, представал ему бесконечно прекрасный образ Лилит: когда взирал он на звезды - в звездах видел он очи Лилит, в бездонном же солнце - всю Лилит...
“Ева” звучало на устах его, но душа отзывалась: “Лилит”.
И когда он тщился забыть о Лилит и обнимал верную Еву, прижимал ее к груди и целовал - в те же миги в объятиях своих он видел Лилит, целовал Лилит, ощущал Лилит, только Лилит...
И жил Адам, ожидая и вожделея только Лилит, и умер Адам, стеная и мечтая лишь о Лилит.

1923 г. Венеция.




Анатоль Франс

Дочь Лилит


Я выехал из Парижа вечером и провел в вагоне долгую и безмолвную снежную ночь. Прождав шесть томительно скучных часов на станции ***, я только после полудня нашел крестьянскую одноколку, чтоб добраться до Артига. По обеим сторонам дороги, то опускаясь, то поднимаясь, тянулась холмистая равнина; я видел ее прежде при ярком солнце цветущей и радостной, теперь же ее покрывал плотной пеленой снег, а на нем чернели скрюченные виноградные лозы. Мой возница лениво понукал свою старую лошаденку, и мы ехали погруженные в бесконечную тишину, прерываемую время от времени жалобным криком птицы. В смертельной тоске я шептал про себя молитву: "Господи, господи милосердный, помилуй и сохрани меня от отчаяния и не дай мне, после стольких прегрешений, впасть в тот единственный грех, который ты не прощаешь". И вот я увидел на горизонте заходящее солнце, красный дрек без лучей, словно окровавленная гостия, и, вспомнив об искупительной жертве Голгофы, я почувствовал, что надежда проникла мне в душу. Одноколка продолжала еще некоторое время катиться по хрустящему снегу. Наконец возница указал мне кнутовищем на артигскую колокольню, которая словно тень вставала в красноватом тумане.
- Вам к церковному дому, что ли? - сказал он. - Вы, стало быть, знаете господина кюре?
- Он знал меня мальчиком. Я учился у него, когда был школьником.
- Он, видать, человек ученый.
- Кюре Сафрак, любезнейший, - и ученый и добродетельный человек.
- Говорят так. Говорят и этак.
- А что же говорят?
- Говорят что угодно, по мне пусть болтают.
- Но все-таки что же?
- Есть такие, что верят, будто господин кюре колдун и может напустить всякую порчу.
- Что за вздор!
- Мое дело сторона, сударь. Но если господин Сафрак не колдун и не напускает порчу, так зачем бы ему книжки читать.
Повозка остановилась у дома кюре. Я расстался с дурнем-возницей и пошел вслед за служанкой, которая проводила меня в столовую, где уже был накрыт стол. Я нашел, что кюре Сафрак сильно изменился за те три года, что я его не видел. Его высокий стан сгорбился. Он поражал своей худобой. На изнуренном лице блестели проницательные глаза. Нос точно вырос и навис над сузившимся ртом.
Я бросился ему на шею и, рыдая, воскликнул:
- Отец мой, отец мой, я пришел к вам, ибо я согрешил! Отец мой, старый мой учитель, ваша глубокая и таинственная мудрость ужасала меня, но вы успокаивали мою душу, ибо открывали передо мной свое любящее сердце, спасите же вашего сына, стоящего на краю бездны. О мой единственный друг, вы один мой наставник, спасите, просветите меня.
Он обнял меня, улыбнулся с бесконечной добротой, в которой я не раз убеждался в моей ранней молодости, и, отступя на шаг, как бы для того, чтоб лучше разглядеть меня, сказал: "Да хранит вас бог!" - приветствуя меня по обычаю своего края, ибо господин Сафрак родился на берегу Гаронны среди тех знаменитых виноградников, которые как бы олицетворяют его душу, щедрую и благоуханную.
После того как он с таким блеском читал философию в Бордо, Пуатье и Париже, он испросил себе одну-единственную награду - бедный приход в том краю, где он родился и хотел умереть. Вот уже шесть лет он священствует в глухой деревне в Артиге, соединяя смиренное благочестие с высокой ученостью.
- Да хранит вас бог, сын мой, - повторил он. - Я получил письмо, где вы сообщаете о своем приезде, оно меня очень тронуло. Значит, вы не забыли вашего старого учителя!
Я хотел броситься к его ногам и снова прошептал: "Спасите меня, спасите!" Но он остановил меня движением руки, властным и в то же время ласковым.
- Ари, - сказал он, - завтра вы расскажете то, что у вас на сердце. А сейчас обогрейтесь, потом мы поужинаем, вы, должно быть, и озябли и проголодались.
Служанка подала на стол миску, откуда поднимался душистый пар. Это была старуха в черной шелковой косынке на голове, в морщинистом лице которой удивительно сочеталась природная красота с безобразием одряхления. Я был в глубоком смятении, однако покой этого мирного жилища, веселое потрескивание сухих веток в камине, уют, создаваемый белой скатертью, налитым в стаканы вином, горячими блюдами, постепенно овладевал моей душой. За едой я почти позабыл, что пришел под этот кров, дабы смягчить жестокие угрызения совести обильной росой покаяния.
Господин Сафрак вспомнил давно минувшие дни, которые мы провели в коллеже, где он преподавал философию.
- Ари, - сказал он, - вы были моим лучшим учеником. Ваш пытливый ум постоянно опережал мысль учителя. Потому-то я сразу привязался к вам. Я люблю смелость в христианине. Нельзя, чтоб вера была робкой, когда безбожие выступает с неукротимой дерзостью. В церкви остались ныне только агнцы, а ей нужны львы. Кто вернет нам отцов и ученых мужей, взгляд которых охватывал все науки? Истина подобна солнцу, - взирать на нее может только орел...
- Ах, господин Сафрак, как раз вы смело смотрели в лицо истине, и ничто не могло вас ослепить. Я помню, что ваши суждения смущали иногда даже тех из ваших собратьев, которые восхищались святостью вашей жизни. Вы не боялись новшеств. Так, например, вы были склонны признать множественность обитаемых миров.
Взор его загорелся.
- Что же скажут робкие духом, когда прочтут мою книгу? Ари, под этим прекрасным небом, в этом краю, созданном господом с особенной любовью, я размышлял и работал. Вам известно, что я довольно хорошо владею языками: еврейским, арабским, персидским и несколькими индийскими наречиями. Вам также известно, что я перевез сюда библиотеку, богатую древними рукописями. Я занялся серьезным изучением языков и преданий древнего Востока. Бог даст, огромный труд не останется втуне. Я только что закончил книгу "О сотворении мира", которая исправляет и утверждает религиозное толкование, коему безбожная наука предвещала неминуемое поражение. Ари, господу по его великому милосердию угодно было, чтоб наука и вера, наконец, примирились. Работая над их сближением, я исходил из следующей мысли: библия, боговдохновенная книга, открывает нам истину, однако она не открывает всей истины. Да и как могла бы она открыть всю истину, раз ее единственная цель - научить нас тому, что необходимо для нашего вечного спасения! Вне сей великой задачи для нее не существует ничего. Ее замысел прост и в то же время огромен. Он охватывает грехопадение и искупление. Это божественная история человека. Она всеобъемлюща и ограниченна. В ней нет ничего, что могло бы удовлетворить мирское любопытство. Однако нельзя, чтоб безбожная наука торжествовала и долее, злоупотребляя молчанием бога. Настало время сказать: "Нет, библия не лжет, ибо она открыла не все". Вот истина, которую я провозглашаю. Опираясь на геологию, доисторическую археологию, восточные космогонии, хетские и шумерские памятники, халдейские и вавилонские предания, древние легенды, сохранившиеся в талмуде, я доказываю существование преадамитов, о которых боговдохновенный автор Книги Бытия не упоминает по той только причине, что существование их не имеет никакого отношения к вечному спасению детей Адама. Мало того, кропотливое исследование первых глав Книги Бытия убедило меня в том, что было два сотворения мира, отделенных одно от другого многими веками, причем второе - это, так сказать, просто приспособление одного уголка земли к потребностям Адама и его потомства.
Он на мгновение остановился и продолжал тихим голосом с чисто религиозной торжественностью:
- Я, Марциал Сафрак, недостойный пастырь, доктор теологии, послушный сын нашей святой матери Церкви, утверждаю с полной уверенностью, если будет на то соизволение его святейшества паны и святых соборов, что Адам, созданный по образу божию, имел двух жен, из коих Ева была второй.
Эти странные слова в конце концов отвлекли меня от моих дум, пробудили непонятное любопытство. Я был даже разочарован, когда г-н Сафрак, положив локти на стол, сказал:
- Довольно об этом. Возможно, вы когда-нибудь прочтете мою книгу, которая осветит вам сей вопрос. Я должен был, повинуясь строгому предписанию, представить мой труд на рассмотрение архиепископу и просить его одобрения. Рукопись находится сейчас в епархиальном управлении, и со дня на день я ожидаю ответа, который, по всем вероятиям, должен быть благоприятным... Сын мой, отведайте грибков из наших лесов и вина наших виноградников, а потом скажите, что наш край не вторая обетованная земля, для которой первая являлась как бы прообразом.
С этой минуты наша беседа стала более обычной и перешла на общие воспоминания.
- Да, сын мой, - сказал г-н Сафрак, - вы были моим любимым учеником. Господь дозволяет предпочтение, если оно основывается на справедливом суждении. А я сразу определил в вас задатки настоящего человека и христианина. Это не значит, что у вас не было недостатков. Вы отличались неровным, нерешительным характером, вас было легко смутить. В глубине души у вас назревали горячие желания. Я любил вас за вашу мятежность так же, как другого моего ученика за противоположные качества. Мне был дорог Поль д'Эрви непоколебимой стойкостью ума и постоянством сердца.
Услыхав это имя, я покраснел, побледнел и с трудом удержался, чтоб не вскрикнуть, но, когда я хотел ответить, я не мог говорить. Г-н Сафрак, казалось, не замечал моего волнения.
- Если мне не изменяет память, он был вашим лучшим товарищем, - прибавил он. - Вы по-прежнему близки с ним, не правда ли? Я слышал, что он избрал дипломатический путь, что ему предсказывают прекрасное будущее. Я хотел бы, чтоб он был послан в Ватикан, когда наступят лучшие времена. Он ваш верный и преданный друг.
- Отец мой, - произнес я с усилием, - я поговорю с вами завтра о- Поле д'Эрви и еще об одной особе.
Господин Сафрак пожал мне руку. Мы расстались, и я ушел в приготовленную для меня комнату. Я лег в постель, благоухающую лавандой, и мне приснилось, что я еще ребенок, стою на коленях в часовне нашего коллежа и любуюсь женщинами в белых сверкающих одеждах, которые занимают места на хорах, и вдруг из, облака над моей головой раздается голос: "Ари, ты думаешь, что возлюбил их в боге. Но ты возлюбил бога только в них".
Проснувшись утром, я увидел г-на Сафрака, который стоял у моего изголовья.
- Ари, - сказал он, - приходите к обедне, которую я буду служить сегодня для вас. По окончании богослужения я готов выслушать то, что вы собираетесь мне рассказать.
Артигский храм - небольшая церковь в романском стиле, который еще процветал в Аквитании в XII веке. Двадцать лет тому назад ее реставрировали и пристроили колокольню, не предусмотренную первоначальным планом, но, по бедности своей, церковь сохранила в неприкосновенной чистоте свои голые стены. Я присоединился, насколько мне позволяли мои мысли, к молитвам священнослужителя, затем мы вместе вернулись домой. Там мы позавтракали хлебом с молоком, а потом пошли в комнату г-на Сафрака.
Придвинув стул к камину, над которым висело распятие, он предложил мне сесть и, усевшись рядом, приготовился слушать. За окном падал снег. Я начал так:
- Отец мой, вот уже десять лет, как, выйдя из-под вашей опеки, я пустился в свет. Веру свою я сохранил; но, увы, не сохранил чистоты. Впрочем, незачем описывать вам мою жизнь вы и так ее знаете, вы - мой духовный наставник, единственный руководитель моей совести! К тому же я хочу поскорее перейти к событию, перевернувшему всю мою жизнь. В прошлом году родители решили меня женить, и я охотно согласился. Девушка, которую прочили за меня, отвечала всем требованиям, обычно предъявляемым родителями. Кроме того, она была хороша собой, она мне нравилась; таким образом, вместо брака по расчету я собирался вступить в брак по сердечной склонности. Мое предложение было принято. Помолвка состоялась. Казалось, мне были обеспечены счастье и спокойная жизнь, но тут я получил письмо от Поля д'Эрви, который, вернувшись из Константинополя, сообщал о своем приезде в Париж и желании повидаться со мной. Я поспешил к нему и объявил о своем предстоящем браке. Он сердечно меня поздравил.
- Я рад твоему счастью, дорогой!
Я сказал, что рассчитываю на него как на свидетеля, он охотно согласился. Бракосочетание было назначено на пятнадцатое мая, а он возвращался на службу в первых числах июня,
- Вот и хорошо! - сказал я. - А как ты?
- О, я... - ответил он с улыбкой, одновременно и радостной и грустной, - у меня все переменилось... Я схожу с ума... женщина... Ари, я очень счастлив или очень несчастлив; какое может быть счастье, если оно куплено ценою дурного поступка? Я обманул, я довел до отчаяния доброго друга - я отнял там, в Константинополе. ..
Г-н Сафрак прервал меня:
- Сын мой, не касайтесь чужих проступков и не называйте имен!
Я обещал и продолжил свой рассказ.
- Не успел Поль кончить, как в комнату вошла женщина. По-видимому - она. На ней был длинный голубой пеньюар, и держала она себя как дома. Постараюсь одной фразой передать вам то страшное впечатление, которое, она произвела на меня. Мне показалось, что она не нашего естества. Я чувствую, до какой степени это. определение неточно и как плохо передает оно мою мысль, но, может быть, из дальнейшего оно станет более понятным. Действительно, в выражении ее золотистых глаз, неожиданно искрометных, в изгибе ее загадочно улыбающегося рта, в коже одновременно смуглой и светлой, в игре резких, но тем не менее гармоничных линий ее тела, в воздушной легкости походки, в обнаженных руках, за которыми чудились незримые крылья, наконец во всем ее облике, страстном и неуловимом, я ощутил нечто чуждое человеческой природе. Она была и менее и более совершенна, чем обычные женщины, созданные богом в его грозной милости для того, чтоб они были нашими спутницами на этой земле, куда все мы изгнаны. С той минуты, как я увидел ее, мою душу охватило и переполнило одно чувство: мне бесконечно постыло все, что не было этой женщиной.
При ее появлении Поль слегка нахмурил брови, но, спохватившись, тут же попробовал улыбнуться.
- Лейла, представляю вам моего лучшего друга.
Лейла ответила:
- Я знаю господина Ари.
Эти слова должны были бы показаться странными, ибо я мог с уверенностью сказать, что мы никогда не встречались, но выражение, с которым она их произнесла, было еще более странным. Если бы кристалл мыслил, он говорил бы так.
- Мой друг Ари, - прибавил Поль, - женится через полтора месяца.
При этих словах Лейла взглянула на меня, и я ясно прочел в ее золотистых глазах: "Нет".
Я ушел очень смущенный, и мой друг не выразил ни малейшего желания меня удержать. Весь день я бесцельно бродил по улицам с отчаянием в опустошенном сердце; и вот вечером, случайно очутившись на бульваре перед цветочным магазином, я вспомнил о своей невесте и решил купить ей ветку белой сирени.
Не успел я взять сирень, как чья-то ручка вырвала ее у меня, и я увидел Лейлу, которая засмеялась и вышла из магазина. Она была в коротком сером платье, таком же сером жакете и в круглой шляпке. Костюм для улицы, обычный для парижанки, признаться, совсем не шел к сказочной красоте Лейлы и казался маскарадным нарядом. И что же? Увидя ее именно такой, я почувствовал, что люблю ее беззаветной любовью. Я хотел догнать ее, но она исчезла среди прохожих и экипажей.
С этой минуты я больше не жил. Несколько раз я заходил к Полю, но не видел Лейлы. Поль принимал меня радушно, однако не упоминал о ней. Говорить нам было не о чем, и я уходил опечаленный, и вот однажды лакей Поля сказал мне: "Господина д'Эрви нет дома. Может быть, вам угодно видеть госпожу?" Я ответил: "Да". О мой отец! Одно слово, одно короткое слово, и нет таких кровавых слез, которые могли бы его искупить! Я вошел. Я застал ее в гостиной, она полулежала на диване, поджав под себя ноги, в желтом, как золото, платье. Я увидел ее... нет, я ничего не видел. У меня вдруг пересохло в горле, я не мог говорить. Аромат мирры и благовоний опьянил меня негой и желанием, словно моих трепещущих ноздрей коснулись все благоухания таинственного Востока. Нет, воистину она была женщиной не нашего естества; в ней не проявлялось ничего от человеческой природы. Лицо ее не выражало никакого чувства: ни доброго, ни злого, разве только сладострастие, одновременно чувственное и неземное. Она, конечно, заметила мое смущение и спросила голосом более прозрачным и чистым, чем журчание ручейков в лесу:
- Что с вами?
Я бросился к ее ногам и воскликнул, заливаясь слезами:
- Я люблю вас безумно! Тогда она открыла мне объятия и озарила сладострастным и чистым взглядом.
- Почему вы не сказали этого раньше, мой друг! Непередаваемые словами мгновения... Я сжимал Лейлу, лежащую в моих объятиях. И мне казалось, что мы оба уносимся в небо и заполняем его собою. Я чувствовал, что уподобился богу, что в душе у меня вся красота мира, вся гармония природы: звезды, цветы, леса с их песнями, и ручьи, и глубины морские. В свой поцелуй я вложил вечность.
При этих словах г-н Сафрак, слушавший меня уже некоторое время с заметным раздражением, встал, повернулся спиной к камину, приподняв до колен сутану, чтоб погреть ноги, и сказал со строгостью, граничащей с презрением:
- Вы жалкий богохульник! Вместо того чтоб возненавидеть свой грех, вы исповедуетесь в нем только из гордыни и самоуслаждения! Я больше не слушаю вас!
От этих слов у меня на глазах навернулись слезы, и я стал просить у него прощения. Увидя, что раскаяние мое чистосердечно, он разрешил мне продолжать признания, поставив условием относиться без снисхождения к самому себе.
Я продолжал рассказ, как будет видно дальше, решив по возможности сократить его.
- Отец мой, я оставил Лейлу, терзаемый угрызениями совести. Но на следующий же день она пришла ко мне, и тут началась жизнь, исполненная блаженства и непереносимой муки. Я ревновал ее к Полю, которого обманул, и жестоко страдал. Не думаю, что на свете есть страдания унизительнее ревности, наполняющей душу нашу отвратительными картинами. Лейла даже не считала нужным прибегать ко лжи, чтоб облегчить эту пытку. Поведение ее вообще было необъяснимо... Я не забываю, что говорю с вами, и не позволю себе оскорбить слух такого почтенного пастыря. Скажу только, что Лейла казалась безучастной к радостям любви, которые дарила мне. Но она отравила все мое существо ядом сладострастия. Я не мог жить без нее и боялся ее потерять. Лейле было совершенно незнакомо то, что мы называем нравственным чувством. Это не значит, что она была зла или жестока; наоборот, она была нежной, кроткой. Она была умна, но ум ее отличался от нашего. Она была молчалива, отказывалась отвечать на вопросы о своем прошлом. Не знала того, что знаем мы. Зато знала то, что нам неизвестно. Выросши на Востоке, она помнила множество индийских и персидских легенд, которые с бесконечным очарованием передавала своим однозвучным голосом. Слушая ее рассказ о дивном утре вселенной, можно было подумать, что она современница юности мира. Я как-то заметил ей это, она, улыбаясь, ответила:
- Я стара, это правда!
Господин Сафрак, все так же не отходя от камина, с некоторых пор подался вперед, всей своей позой выражая самое живое внимание.
- Продолжайте, - сказал он.
- Несколько раз, отец мой, я спрашивал Лейлу о ее вере. Она отвечала, что религии у нее нет и что она ей не нужна; что ее мать и сестры - дочери бога, но не связаны с ним никакой религией. Она носила на шее ладанку со щепоткой глины, которую, по ее словам, она хранила из благоговейной любви к матери.
Едва я выговорил последние слова, как г-н Сафрак, бледный и дрожащий, вскочил с места и, сжав мне руку, громко крикнул:
- Она говорила правду! Я знаю, теперь я знаю, кто она! Ари, ваше чутье вас не обмануло, - это была не женщина. Продолжайте, продолжайте, прошу вас!
- Отец мой, я почти кончил. Увы, из любви к Лейле я расторг официальную помолвку, обманул лучшего друга. Я оскорбил бога. Поль, узнав о неверности Лейлы, обезумел от горя. Он грозил убить ее, но она кротко сказала:
- Попытайтесь, друг мой, я желала бы умереть, но не могу.
Полгода она принадлежала мне; потом в одно прекрасное утро заявила, что возвращается в Персию и больше меня не увидит. Я плакал, стонал, кричал:
- Вы никогда меня не любили! Она ласково ответила:
- Не любила, мой друг. Но сколько женщин, которые любили вас не больше моего, не дали вам того, что дала я. Вы должны быть благодарны мне. Прощайте!
Два дня я переходил от бешенства к отупению. Потом, вспомнив о спасении души, поехал к вам, отец мой! Вот я перед вами. Очистите, поднимите, наставьте меня! Я все еще люблю ее.
Я кончил. Г-н Сафрак задумался, подперев рукой голову. Он первый нарушил молчание:
- Сын мой, ваш рассказ подтверждает мои великие открытия. Вот что может смирить гордыню наших современных скептиков. Выслушайте меня! Мы живем сейчас в эпоху чудес, как первенцы рода человеческого. Слушайте же, слушайте! У Адама, как я вам уже говорил, была первая жена, о которой ничего не сказано в библии, но говорится в талмуде. Ее звали Лилит. Она была создана не из ребра Адама, но из глины, из которой был вылеплен он сам, и не была плотью от плоти его. Лилит добровольно рассталась с ним. Он не знал еще греха, когда она ушла от него и отправилась в те края, где много лет спустя поселились персы, а в ту пору жили преадамиты, более разумные и более прекрасные, чем люди. Значит, Лилит не была причастна к грехопадению нашего праотца, не была запятнана первородным грехом и потому избежала проклятия, наложенного на Еву и ее потомство. Над ней не тяготеют страдание и смерть, у нее нет души, о спасении которой ей надо заботиться, ей неведомы ни добро, ни зло. Что бы она ни сделала, это не будет ни хорошо, ни плохо. Дочери ее, рожденные от таинственного соития, бессмертны так же, как и она, и, как она, свободны в своих поступках и мыслях, ибо не могут ни сотворить угодное богу, ни прогневать его. Итак, мой сын, я узнаю по некоторым несомненным признакам, что это создание, которое толкнуло вас к падению, - Лейла, дочь Лилит. Молитесь, завтра я приму вашу исповедь.
Он на минуту задумался, потом вынул из кармана лист бумаги и сказал:
- Вчера, после того как я пожелал вам спокойной ночи, почтальон, опоздавший из-за снега, вручил мне грустное письмо. Господин первый викарий пишет, что моя книга огорчила архиепископа и омрачила в его душе радость праздника кармелитов*. Это сочинение, по его словам, полно дерзких предположений и взглядов, уже осужденных отцами церкви. Его преосвященство не может одобрить столь вредоносных мудрствований. Вот что мне пишут. Но я расскажу его преосвященству ваше приключение. Оно докажет ему, что Лилит существует и что это не моя фантазия.
Я попросил у г-на Сафрака еще минуту внимания.
- Лейла, отец мой, уходя, оставила мне кипарисовую кору, на которой начертаны стилосом слова, не понятные мне. Вот этот своеобразный амулет.
Господин Сафрак взял легкую стружку, которую я ему подал, внимательно ее рассмотрел, затем сказал:
- Это написано на персидском языке эпохи расцвета, и перевод трудностей не представляет:
Молитва Лейлы, дочери Лилит

Боже, ниспошли мне смерть, дабы я оценила жизнь.
Боже, даруй мне раскаяние, дабы я вкусила от наслаждения.
Боже, сделай меня такой же, как дочери Евы!